Гульнара Галавинская:как раскрывается тема любви в спектакле "Орфей и Эвридика"? Ист

[daily-news]

shkolazhizni.ru/archive/0/n-57278/

В Московском театре Луны прошла премьера спектакля «Орфей и Эвридика» в сценической версии режиссера Гульнары Галавинской. Поскольку спектакль уже очень обсуждаем в интернете, «Школа жизни» взяла у Гульнары интервью и постаралсь выяснить, в чем же она видит секреты успеха этой постановки


– Сколько времени ушло на постановку спектакля?
– Мы начали репетиции в апреле и в июне сдали спектакль. В целом, получается три месяца. Но спектакль все время приходится дорабатывать. Театр – это такая вещь… Когда постановку доделываешь, постоянно приходится его докорректировать, доделывать, чтобы он жил, дышал, шел в ногу с сегодняшним днем. Мы до сих пор что-то сокращаем, улучшаем. Процесс работы над спектаклем до сих пор идет, он до сих пор живой. Все еще есть огромное волнение. – Какой смысл вы хотите донести до зрителя, как режиссер? – Мне эта пьеса нравится тем, что здесь основная тема, на мой взгляд, что все-таки абсолютной любви на Земле не существует, к сожалению. Тема любви – основная в нашем существовании, в нашем мире. Еще ни одно произведения классиков не написано так, чтобы абсолютная любовь существовала в произведении, в пьесах без каких-либо проблем. Если мы возьмем гениальное произведение «Ромео и Джульетта» – там не смогли два любящих человека осуществить свою любовь и прожить счастливо хотя бы лет пять. Не получилось. Если мы возьмем того же Отелло – задушил свою любимую Дездемону. Гамлет отправил свою возлюбленную Офелию в монастырь, то есть там любви гармоничной тоже не получилось. Гениальный Бродский сказал эту фразу, что «абсолютной любви на Земле не существует», и мне кажется, как никак точно это выразил в своем произведении Жан Ануй, доказывая это своим персонажем – господином Анри. Он и отрицательный персонаж, но для меня это – некая философия. Он ведет своих героев и доказывает, что вы люди на Землен не можете жить в гармонии, в согласии друг с другом, он всю эту философию и доказывает, и мотивирует. Наверное, моя сверхзадача лишний раз сказать – «давайте учиться, стараться прощать друг друга». В любой вере, в любой религии существует любовь и стремление к абсолютной любви. К этой мысли хотелось двигаться, чтобы на примере судьбы мужчины и женщины показать, что мы хотим любить друг друга идеальными, а человек, получается, пока проживает свою путь спотыкается, ошибается, а партнер не может, не умеет прощать. Может быть хотя бы стремиться к этому будем с помощью этой истории.

– Есть ли какая-то сцена, которая больше всего вами любима?
– Как я вам могу сказать, какая любимая, когда я от начала и до конца делаю спектакль… Но, наверное, не то чтобы любима, но когда на Эвридику посмотрел Орфей, когда господин Анри ее возвращает. Происходит эта сцена, все-таки Орфей все равно смотрит на Эвридику – и вот эта высшая точка в спектакле, когда Орфей не сумел свою любовь отстоять, не сумел свою ревность обуздать и не дал ни себе ни своей возлюбленной дать шанс быть счастливыми, не выдержал это испытание. И дальше все персонажи прощаются с Эвридикой, теперь она уже уйдет навсегда. Орфея я сажаю на один конец стола, а Эвридику в противоположный, они на разных краях уже получаются. И когда Орфей говорит: «ну почему ты так поступила? Почему ты не сказала правду?». Она говорит по-моему гениальную фразу: «но тогда я тебя еще не любила». Когда она полюбила его, она уже не могла говорить о своих греховных поступках. Эта точка, когда она бросает Орфея от стыда, когда она понимает, что он настолько чист по сравнению с ее прошлым.

– Много говорят о постельной сцене в спектакле. Почему для нее вы выбрали именно такую, достаточно откровенную визуализацию?
– Она достаточно поэтично выглядит. Исполнители очень талантливо все исполнили. Дело в том, что я хотела, что в такой поэтической конструкции был обязательно танец любви. И, конечно, его нам сделал очень талантливый балетмейстер Артур Ощипков. Банально обниматься-целоваться на сцене вообще, мне кажется, нет смысла, потому что это нужно делать в реальной жизни. Поэтому хотелось эту любовную истому, этот первый контакт телесный показать максимально поэтично. В этот момент душа – летит. И эта белая органза, шторы – это их полет души к чему-то чистому, возвышенному. И этим мы заканчиваем первый акт.

– Сложно ли было работать со звездным составом актеров?
– С Дмитрием Бикбаевым эта уже вторая наша работа совместная. С ним работать не сложно, потому что Дима очень одержимый актер в хорошем смысле слова, не щадящий себя. Он очень послушный, он слышит, исполняет. Работать в радость. Тоже я бы сказала про Дмитрия Бозина. С ним мы так же работали над предыдущим моим спектаклем в «Другом» театре. Получается, что я с этими актерами уже знакома, и это большое творческое счастье. Наверное, они мне близки, их природа… Они стремились услышать меня. Для меня это большой подарок творческий. А что касается Ирины Линдт и Анны Тереховой, я с ними работала впервые. И с ними, я не могу сказать, что было сложно… С ними это была первая работа, и это немножечко по-другому. Я пыталась их почувствовать, приспособиться к ним. Они, конечно, большие мастера, очень профессиональные актрисы. Поэтому, думаю, с ними будет теперь даже интереснее делать вторую, третью постановку. Желание работать с ними у меня только появилось, так скажем. Чем профессиональнее актер, тем с ним работать интереснее, понимаете? Они добавляют свой мир, свою индивидуальность, свой талант и этим украшают постановку. И это становиться не только моей работой, но общей творчество, которое превращается в то, чем хотеться поделиться с нашими зрителями.

- Почему для своих спектаклей вы выбираете современное или даже авангардное звучание?
– Я училась в двух вузах – у Романа Григорьевича Виктюка – это вообще более метафорная школа. И я заканчивала еще Щуку. А это вахтанговская школа, в ее основе стоит время, автор, коллектив. Вахтангов сам ученик Станиславского, который решил сам открыть свой театр, свою школу, свой почерк. Он все лучшее черпал у Станиславского – внутреннюю правду, а внешне, он говорит, что театр должен навсегда оставаться театром. Зритель не должен забывать, что он пришел в театр, и актеры не должны делать вид, что они играют других людей. Первое гениальное произведение, поставленное Вахтанговым был Турандот. Там на сцену выходил Захава, Завадский и они превращались на глазах у зрителей в других персонажей, и прямо на глазах происходили переодевания. Получался театр в театре. И когда зритель это видит, он принимает и понимает, что актер не придуряется, а действует, взаимодействует со зрителем. Действо получается намного правдивее и искреннее, когда мы еще превращаем историю в некое действо. Поэтому мне более метафорная сценография, которая что-то говорит, помимо выстроенной мизансцены, когда еще говорят и декорации, когда меняется действие на глазах у зрителя. Я не люблю зтм, оно у нас есть только один раз, когда заканчивается первый акт и зрители идут в антракт. Поэтому, я думаю, что основа щукинской школы «время, автор, коллектив» мы и стараемся проповедовать, и это стоит у нас во главе. А Сергей Борисович Проханов, кстати, сам ученик щукинской школы и, по-моему, его постановки тоже такие очень открытые, откровенные. И, насколько я знаю, Сергей Борисович сам очень любит эстетику Романа Григорьевича Виктюка. Поэтому, наверное, здесь все так приятно срастается. Мне нравится, что делает Сергей Борисович Проханов, я понимаю, что это и, думаю, что он так же понимает и принимает то, что мы стремимся сделать в его театре.

– В таком случае, может быть, уже есть планы на дальнейшие постановки?
– На дальнейшие постановки планов конкретных еще нет, потому что найти новую пьесу не просто. Пожалуй, самый сложный момент – поиск следующего произведения. После того, как мы поставили Дориана Грея, я искала целый год. Мы с Димой искали Орфея. Нужно было, чтобы произведение подошло и Диме, и Сергею Борисовичу Проханову, и театру Луны. И чтобы это было тепло и мне. Это должны срастись все три точки. Что нужно театру, что бы хотел режиссер… Это не просто. МЫсли есть, но пока озвучивать это, кончено, не будем и, наверное, будем искать целый год, что бы окончательно на чем-то остановиться.

– Что для вас ваши постановки?
– Они – дети. Я все время переживаю за свои спектакли. У меня Дориан Грей идет уже третий сезон, в сентябре уже два спектакля прошли. Я каждый спектакль, если я нахожусь в городе Москве, смотрю. И каждый раз я смотрю, сжимаю кулак, и, пока не пройдет первый акт, я его не разжимаю. Так же и пока не пройдет второй. Я смотрю всегда с большим внутренним напряжением, большой внутренней работой. Я продолжаю работу до сих пор над Дорианом Греем. Спасибо театру за то, что актеры на сцене понимают и принимают это. Я после каждого спектакля захожу в гримерку, говорю какие-то пожелания. Говорю, где очень хорошо, чтобы они это тоже отмечали. Если где-то не так, мы перед следующим спектаклем собираемся и репетируем, корректируем, добавляем что-то. Работа продолжается всегда. Я считаю, что театр – это живой продукт, актеры – живые люди и зритель тоже живой. Актеры меняются. Проходит год и, бывает, задачу актеру нужно немножечко усложнить, потому что он настолько уже поймал момент, что его эмоции нужно прибирать, чтобы было более сдержано. Сейчас Орфей наконец-то доделан, а основная – внутренняя работа у меня и у актеров еще только начинается, благодаря зрителям, которые будут приходить на наш спектакль. Мы будем продолжать все улучшать, и работать-работать-работать. Не смотреть свои спектакли я не могу. Иначе это все остановиться. Это же не кино, которое один раз хорошо сняли, талантливо смонтировали и можно не смотреть. Актеры каждый раз выходят и доказывают. Это же сердце, это же голос, это же каждый раз с нуля выходят на разговор со своей душой и душой зрителя, понимаете? Как можно остановиться. Смотрю с большим переживанием.

Источник: shkolazhizni.ru/archive/0/n-57278/
© Shkolazhizni.ru